"Когда я был Атосом..."

ЕСТЬ В ГРАФСКОМ ПАРКЕ...
СТАКАН КОНЬЯКА


Все мы в группе были в восторге от песен Ю.Ряшенцева и М.Дунаевского. Блестяще записали свои "арии" Алиса Фрейндлих и М.Боярский. Кто-то был "не в голосе", а кто-то и "не в слухе" - всем нашли замену. Кого-то обидели, больше всех - Атоса. Я долго не умею обижаться, стараюсь свалить вину на себя, и это справедливо. Я не музыкант, хотя были фильмы, спектакли и пластинки, где удалось прилично исполнить песни. Знаю, для этого необходимо терпение репетитора-композитора, время и атмосфера поддержки. Так, например, мое счастливое сочинение, мюзикл "Али-баба и 40 разбойников", было записано на фирме "Мелодия" в нежном режиме дружбы. Там трудились и "вытягивали" певцов из актеров Сергей Никитин и Виктор Берковский (композиторы). Там было славно заниматься "не своим делом" драматическим актерам - и С.Юрскому, и Н.Теняковой, и А.Джигарханяну, и О.Табакову, и мне тоже. Но для песни Атоса Максиму-композитору не хватило времени, а мне - музыкальной хватки.
Максим жил недалеко от меня, и накануне съемок я трижды его навещал. Репетиции вселяли надежду. Песня технически трудная для неопытного исполнителя. Максим играл на рояле своего великого отца, Исаака Дунаевского. Наверное, это тоже мне помогало. Максим хотел свести меня с Сашей Градским, чтобы я "потренировался" с мастером. Но время не позволило, и я поехал на запись в Лиховом переулке, где нашей группе дали минимум студийных часов. Однако молодой Дунаевский бодрился: "Не робей. Дома получилось, получится и с оркестром. Берем с собой коньяк, выпьешь для куража, обратно твою машину поведу я".
Студия огромная, дирижер Дима Атовмян, большой мастер, друг Максима. Все у меня впервые: такая студия, дирижер, оркестр, наушники. Мне бы потренироваться, успокоиться.
Максим после первой пробы: "Ну, неплохо, раза три всего сфальшивил, прими коньяку и - смелее!"
Коньяк у меня, конечно, не впервые, но в сочетании с новой закуской ("черный пруд... там лилии цветут...") - напиток вышел боком. Я спел так смело и громко, что слушать этот "дубль" было невозможно. Еще выпил, еще спел, еще больше содрогнулся от фальши в записи. Мой голос, как лошадь, испугался пьяного "наездника" и "выбросил" меня из седла. Кое-как записали куплет Атоса в общей песне мушкетеров ("На волоске судьба твоя, враги полны отваги..."), а главную песню решили отложить.
Ночью спал я крепко. Верил композитору, что обязательно перепишем песню - или в Полтаве, или во Львове, или в Одессе. Обманул меня мой приятель, хотя больше всех виноват я сам. Так и осталась в фильме "черновая запись", сделанная голосом одного музыканта. Его встретила через много лет в Нью-Йорке моя дочь. Он просил передать привет папе. Недавно он умер, но голос его продолжает украшать фильм, а я продолжаю получать комплименты. "Как вы прекрасно сыграли Атоса! А особенно - спели про черный пруд!"
Когда фильм вышел, я регулярно набирал номер телефона М.Дунаевского и пел ему страшным голосом:

Есть в графском парке черный пру-уд,
там лилии цвету-у-ут,
там лилии цветут!

Сначала Макс смеялся, потом стал хвалить меня за идеальное пение, потом умолял его извинить, а потом почему-то так испугался, что вот уже двадцать лет ежегодно меняет квартиры, города, страны, семьи и номера телефонов - лишь бы я не дозвонился...
Думаю, песни сделали добрую половину успеха нашему фильму, не меньше, чем песни отца Максима - лучшему советскому киномюзиклу "Веселые ребята". Два эпизода на эту тему.
Первый. В Москве, где еще не испарились надежды на светлое будущее, НТВ снимает новогоднее шоу (к 1995, кажется, году). В огромной студии в Останкино - сплошные звезды экрана, депутаты, шоумены, министры, поэты, певцы - от Газманова до Гайдара, от Зыкиной до Явлинского, от Хакамады до Пригова.
Ведущий Л.Парфенов перед каждым номером призывает всех к овациям: "Еще веселее! Еще дружнее! Еще раз запишем эту песню с вашими счастливыми лицами! Прошу встречать - Эдита Пьеха!"
Все было хорошо, и всем было хорошо, вкусно и бесплатно. Перед выходом мушкетеров "временно непьющие" Миша - Д'Артаньян и Валя - Портос льют мне водку, умоляют балдеть "за всех, а все - за одного", я послушно выпиваю. Игорь - Арамис от зависти лопается, хотя он тоже "в завязке" - льет и пьет. Портос и гасконец хохочут, как тогда во Львове: Арамис - всегда Арамис! Старыгин, по дружелюбной кличке "гюрза", миролюбиво объясняет, что Новый год с мушкетерами - редкость, почему бы "завязку" не перенести на январь? Я беру за воротничок Максима Дунаевского, предлагаю выпить за общий "черный пруд"... и тут ведущий просит народ поаплодировать на выход четырех мушкетеров.
Мы выходим, с нами - наш "пятый мушкетер", душа компании, любимец Володя Болон и элегантный Макс Дунаевский. Он садится за красный концертный рояль, а мы встали вдоль рояля. Миша запевает, мы подпеваем, с нами подпевают - без подсказки ведущего - все в зале. Овации, тоже без призывов Парфенова.
- Стоп. Техника? Номер записан? Еще дубль нужен?
- Не нужен! - гремит голос с облаков.
- Нужен, нужен! - как малые дети, вдруг просят хором поэты, певцы и политики.
Хохочем. Повторяем. К нам подходят, в порядке импровизации, молодые и бывалые, знаменитые и суперзнаменитые... И вся махина студии сотрясается в упоительном безумии:

Пора-пора-порадуемся на своем веку!
Красавице и кубку, счастливому клинку!
Пока-пока-покачивая перьями на шляпах,
Судьбе не раз шепнем: "Мерси боку!"

Потом - соло каждого из нас:

Судьбе не раз шепнем...

И грянули все вместе напоследок:

"Мерси боку!"

И кричали, и аплодировали, и смеялись, как дети... Этот номер был всем в радость, как будто именно приобщение к "мушкетерству" освобождало души от быта, от суеты и от реальных забот.
Второй эпизод приключился в совсем не подходящем месте. Мне удалось выполнить просьбу Ю.П.Любимова: 7 ноября 1996 года я попал на прием к Юрию Лужкову. Не сам. Несмотря на все добрые отношения - ни М.Ульянов, ни М.Захаров тогда не смогли помочь. Лужков не хотел, видимо, общаться с "Таганкой" Любимова, ибо у него - победителя - не вышло победить ситуацию с "оккупацией" второй половины здания группой Н.Губенко. Необходимо было личное свидание с мэром Москвы. Помог - и очень, я бы сказал, артистично - Григорий Явлинский.
В тот день Москва отдыхала, блаженная команда коммунистов-демонстрантов отмечала день революции, а мэр трудился и ждал Г. Явлинского для консультации по экономическим проблемам. Политик привез актера во двор Моссовета. Никаких документов у меня не спросили, лицо моего спутника было здесь "популярнее" звезд кино и эстрады. В огромной приемной секретари и референты мэра еле скрывали неприязнь ко мне, непрошеному гостю. Григорий прошел в кабинет. Я предчувствовал неудачу. Явлинский же предчувствовал характер мэра. Распахнулась дверь. Секретарь сладко улыбнулся: "Смехов, пожалуйста!" Я вхожу в кабинет. Справа от меня - напряженно ожидающий Явлинский, слева на меня быстро надвигается харизматичный, упругий Юрий Лужков. И то, на что уповал политик-экономист, свершилось - мэр крепко пожал мне руку и запел:

Есть в графском парке черный пру-уд,
Там лилии цветут, а?

"Цветут!" - уверил я начальника, и беседа состоялась. Лужков назвал акцию Губенко и его самого ругательными словами и просил передать это театру и Любимову... Я поблагодарил и, радостный, пошел к выходу.

Пора-пора-порадуемся на своем веку! -

пропел мне вслед мэр столицы России.
- Еще как порадуемся! - уверенно попрощался с мэром актер оккупированного театра...
Все, что здесь касается песни Дунаевского-младшего, - все похоже на чудо.
Все, что касается Театра на Таганке, - увы, чудом быть перестало. И обещание мэра не исполнилось. Одно дело - песни, другое - политика.