ВЕНИАМИН СМЕХОВ О НОВОСИБИРСКИХ ПАМЯТНИКАХ, ЛОЗУНГАХ И ГРАФОМАНАХ
Обычно знаменитости приезжают в наш город шумно, с помпой, широкой рекламой и огромными афишами. Вениамин Смехов, актер театра и кино, сценарист, режиссер, пробрался в Новосибирск почти незамеченным для широкой публики. Да и концертов в больших залах не было — только камерные вечера со стихами и разговорами да чаепития в гостиных Дома ученых и Галич-клуба.
Живая легенда Театра на Таганке, Атос из «Трех мушкетеров», автор бессмертного «пластиночного» мюзикла «Али-Баба и сорок разбойников», преподаватель актерского мастерства посетил наш город по приглашению Леонида Драчевского и надеется на то, что в ближайшем будущем приедет сюда надолго. Поработать.
Вот что рассказывает актер о своих планах, о нашем городе и его жителях — а заодно и о многом другом.
— Года два назад Драчевский сказал, что чем ставить спектакли на Западе, лучше бы я поработал в Новосибирске. Я сказал: «С удовольствием, назови театр». Он назвал мне Оперный. Но в этом году театр на ремонте. А других вариантов здесь мне пока не предлагали. Так что, если кто имеет блат в драматических театрах — пожалуйста, мне все равно, где ставить, я еще не утомился. Я сейчас ставлю в Омске Островского, «Красавца-мужчину». Кстати, я думал, что Омск — это столица Сибири. А теперь, оказавшись в Новосибирске, я автоматически осознаю, что столица Сибири — здесь.
О НАШИХ ПАМЯТНИКАХ
— Едем по улицам Новосибирска, и мне говорят: вот у нас улица Ленина, вот площадь Ленина, вот Красный проспект, это красное то, это красное се, а это Дзержинского, а это Героев Революции, Коммунистическая… И ходят по городу молодые, невинные поколения, которым до фонаря, кто такой Ленин. А не до фонаря, допустим, перекреститься. Поскольку раньше это у нас отнимали, то теперь сгоряча все стали креститься как ни попадя, а кто такой Господь — только догадываются. Но раз президент крестится — мы тоже будем. И они, проходя мимо Ленина, не понимают, что этот человек пунктуально, методично и вдохновенно уничтожал всю религию в лице живых людей. Священнослужителей. Миша Боярский, когда я пытался узнать его родословную (а разговор шел в разгар советской власти, в семидесятых годах), как-то мне сказал: «Я эту советскую власть… (дальше идет нецензурная прокладка), потому что эта сволочь Ленин моего деда расстрелял. Священника». И вот теперь у вас стоит этот огромный, громоздкий, невыразительный дядька, которому мы все так верили с детства…
О НАШИХ ЛОЗУНГАХ
— Несколько лет назад мы подружились с блестящим человеком по имени Зиновий Паперный — он был членом худсовета нашего театра, безудержно талантливый, очень остроумный человек. Например, про Лилю Брик он сказал: «Лиля Брик всю свою жизнь посвятила своей личной жизни» — вот так, просто и сердечно. Или, например: «Жизнь — это единственный выход из создавшегося положения». Ну а самое его яркое высказывание было такое: «Да здравствует то, благодаря чему мы несмотря ни на что!» Мне говорили, что у вас до сих пор висит этот лозунг. (Обычно эту фразу ассоциируют со Жванецким. — Прим. ред.), и никто не знает, что это Зямочка написал.
О ТВОРЧЕСТВЕ ЖИТЕЛЕЙ АКАДЕМГОРОДКА И О РОССИЙСКОЙ РАССЕЯННОСТИ
— После вечера в Доме ученых у меня было счастье. Я все-таки донес до дому сумку, в которой было килограммов восемь книг, написанных лично трудящимися Академгородка. Говорю об этом с потухшим чувством юмора. Я знал, что в нашей стране существует эта инфекция — если я что-то написал, я только в первую минуту написал это из себя и для себя, а во вторую — чтобы обязательно об этом узнали другие. Потому что если Пушкину можно, то почему мне нельзя? В нас это сидит неискоренимо, и этого, говорят, нет ни в одной другой стране. У зулусов, например, это не водится.
Мы с женой однажды объехали все американские Соединенные Штаты — сели в свою машину и проехали всю эту территорию — 26 тысяч километров (с Канадой вместе), 12 университетов: славянские факультеты, театральные факультеты… Вообще все наши поездки — или из Москвы и в Москву, или по местам «российского рассеяния». Вот Россия по рассеянности разметала своих детей по всему шарику. Потрясающе. Ельцин сказал, что страна стала маленькая, а мой опыт убеждает в обратном. Это теперь безграничная страна. И давно. И вдруг я замечаю разницу между эмигрантами. И разница такая. На Западе подходит человек после концерта и может в крайнем случае сказать: «А я тоже пишу стихи». И все! И ничего не предъявлять. А когда мы подъезжаем к центрам нашей американской эмиграции, — там уже прорастает немеркнущий дар великого Миши Рабиновича. Это академик Рабинович, он из Нижнего Новгорода, наполовину там, наполовину в Америке. Он очень талантливый, замечательный, неистребимо энергичный человек. Об этом человеке с «типичной нижегородской» фамилией можно просто рассказывать анекдоты… И вот он приходит на концерт, зная, что мы встретимся, и предупреждает, что у него вышла вторая книга стихов. Что такое «вышла»? Он сам ее и «вышел». И тут я его начинаю перебивать и говорю: «Давай договоримся — ни ты своих стихов сегодня не читаешь, ни я своих. И какой же русский не любит сам писать стихи и читать их принародно?» Он говорит: «Ладно, но завтра утром я тебе все-таки подарю свою книжку!» И подарил.
А в Колумбийском университете, там, где преподаватели просыпаются с символизмом, а засыпают с акмеизмом… Так вот, когда закончилось мое выступление, на сцену выходит человек, в большом пиджаке, с галстуком — и произносит мрачно (и показывает на меня): «Я хочу за все, что я сегодня услышал, подарить ему свою книжку». И он таки да, подарил! Называется этот человек Даниил Бабушкин, и это у нас любимая книга для домашнего чтения. Я даже не буду внедряться в самою книгу, я вам только прочитаю из предисловия: «Так как я пишу на (отдельно) ряду с романами и драматургические произведения, мои читатели, слушатели, зрители и друзья (ну, вы понимаете?) называют меня нью-йоркский Чехов». Или вот на выбор цитаты: «В этом трагизм нашей жизни, что в ней все наоборот». «Я хочу, чтобы молодую, прекрасную любовь не топтали сапогами, даже родительскими». Или вот: «Читатели спрашивают: как я сумел охватить столько жанров? И драма, и проза, и эссе? Я не могу объяснить, но напомню вам пример: а Пушкин?»
Да, эти книжки, они красивые, они хорошо изданы, но сейчас любой может это сделать — и делает, и на этом основании начинает собой гордиться. Забывая, что нет редакторов, нет цензуры… У меня первая книжка вышла все-таки в «Советском писателе». Там были такие редакторы!
…К чему я все это говорю? К тому, что, очевидно, я приехал в Россию. Я получил в Академгородке ну очень много книг! Буду читать теперь, а что делать?
О МОЛЧАНИИ И ТЕПЛООБМЕНЕ
— После вечера в Академгородке мы разговаривали с абсолютно неожиданным для меня человеком — Карелиным. По телефону. И он (очень чуткий парень) спросил у меня, почему после встречи, когда мы сидели за столом, ему показалось, что мне что-то мешает. А на обеде у Драчевского, где мы познакомились, я ему показался совершенно другим. Я подумал, что, наверное, это чувство какой-то актерской «недоделанности».
В Новосибирске у меня не получилось того, что я больше всего люблю в таких вечерах — состояния, когда между мной и залом образуется что-то «бракообразное», что-то вроде общего кровообращения, когда непонятно, кто же читал — вы или я. А этого теплообмена как раз и не было.
Возможно, это связано с Бесланом, с тем фоном, на котором все эти встречи происходили. И я предлагаю в память об этих событиях налить и выпить. Молча. Тем более, я думаю, что иначе как молча на это и нельзя реагировать. Светлая память.
